Длиннючий отчет с "Побега" - часть вторая.

[julia_riweth]

- Ривэт, ты? – я оборачиваюсь в сумерки – факелы на стене не горят – темная фигура смутно знакома, но… - Ривэт?

- Да, это я, - делаю шаг вперед.

Я узнала ее только тогда, когда она наконец сказала свое имя.. Эсгаэвэ… сумерки до Восхода… я – маленькая и так горда тем, что брат берет с собой, погулять с теми, кто старше. Семеню за ними по тропинке, в подоле – земляника, ладошка – в ладони брата, взрослого и замечательного. Его друзья шумят и обсуждают, почему и как растет наперстянка. Она спорит с Лаэрглиром – девчонка с длинной толстой косой, в зеленом платье до лодыжек. «Лаэ умный!» - говорю я, изо всех сил стараясь не растерять землянику. Она смеется – звонко, как серебряный колокольчик… Мы знали о ней лишь то, что она избрала в супруги голода из Третьего дома, что ушла с ним куда-то в Дортонион и что родился у них сын. Потом вестей не было, или это нас не бывало дома. И вот теперь – она же. Она ли? Тень или больное отражение веселой и сильной Эсгаэвэ. Я веду ее попить горячего – если осталось, только бы осталось, хоть бы ей не пришлось ждать – и мне жаль и страшно, и мысли путаются. Мы успеваем перекинуться всего парой слов… «Ты лекарь, Ривэт – в сторону печали…» - так сказал бы отец. Проверяю повязки раненых, потом оглядываю беглецов… И понимаю, что их стало ОЧЕНЬ много.

И кано был тоже занят – его на всех просто не хватило. А тут еще пришлось время от времени разруливать…хм…пожизненные трудности. Решение отсадить беглых за отдельный костер так и не было выполнено – костер…эээ…оккупировали. Но по реалу – беглых было уже больше, чем населения форта. И становилось как-то тоскливо ясно, что если что… И – по жизни я знала одного затемненного – помогала игротехнику делать. Посему даже подходить к нему не стала – не имела права. Пусть бы другие догадывались. Но, движимая чувством долга и понадеявшись на сохранившиеся из прошлой жизни знания о ТОЙ СТОРОНЕ, взялась я выдергивать беглецов по одному и общать. Авось что проскользнет.

- Я был затемнен, - на нем окровавленное рубище, но он не кажется мне жалким. – Я рассказал, где ваша крепость, но теперь я свободен. Я видел – там что-то затевается… Что они делают…

Он высок, он выше меня. Даже сгорбленный страданиями. И почему-то я сразу начинаю его уважать. Что сказать ему, кроме слов утешения? Ведь того, что сделано, не вернешь…

А Онтэмел нашел свою сестру. Как же она была хороша…когда-то… «Что с ней? Целительница, скажи, что с моей сестрой?» - он, кажется, бледнее стены, но старается быть спокойным. «Поговорим?» - я кладу руки ей на плечи – так мой брат успокаивал меня, и так я пытаюсь утешить… Я не очень знаю, что тут поделаешь. «Я… могу ли вернуться…» - в ее феа – только замкнутость и боль. Госанну она не слышит. А в глазах – слезы, у которых нет сил течь. «Они кормили нас мясом…и потом говорили…чьим…сородичей. И как мне жить – после этого?». Ну неужто рассказать ей, что я ЭТО тоже ела. И даже добровольно. И сколько мне пришлось выдираться из этой боли и мерзости потом, за гранью… Но я же не могу сейчас…при ней… Кажется, я обнимала ее, как ребенка, гладила по голове и говорила, говорила… «То, что случается с нами против нашей воли – беда, а не вина. Ты ведь пришла, а я тебе так рада. Посмотри, как ждал тебя брат. Избежать всего этого было не в твоей власти, а вот выжить, вернуться к себе – в твоей. Ведь ты дошла. Я так горжусь тобой!» - я вправду ею гордилась. Я вправду ее понимала, хоть не могла сказать об этом. Это – больно, вернуться после такого. Мы бы обе плакали, но мне нельзя, я лекарь. Как оказалось после, она тоже. Я уцепилась за эту соломинку изо всех сил. Ей бы дело сейчас, настоящее. «А ты ведь можешь помочь – вон сколько народу ждет помощи! Ты могла бы пояснять мне, что я не пойму. А?» - она кивает – этого мало, но это свет во мраке…мне бы только не дать ей умереть сейчас, а потом поборемся. Вручаю девушку брату – она будет жить, ты только ее люби, очень люби. Ей тепло нужно. А глаза у него теплые. Где-то мой Весенний Братец… Ищу его глазами – на воротах… Только глянуть, и чуть теплее. Чуть меньше усталость.

А еще был орк, мой орочий брат. Только он слова забыл. И эльфом прикидывался. «Наверно, мастерский совет чего-то не учел» (ц). Ребят, вы на бумажке записывайте, что ли… Ривэт сочла, что прошлая жизнь ее фиг достанет, но вообще-то могло быть и сильнее – это же не хухры-мухры, а эльфийская санта-барбара!

- Ривэт! – когда зовет кано, медлить нельзя. – Ривэт, что мне с ЭТИМ делать? – он держит за плечо Эсгаэвэ – так небольно держит, мягко.

Но мертвой хваткой.

- Это говорит не свои слова, это передает слова Врага. Она смущает воинов, мол, все они знают и все мы погибнем. Если с этим ничего нельзя сделать прямо сейчас, то…сама понимаешь. Тут есть те, кто борется за свет, так неужто я должен больше заботиться о тех, кто помогает тьме?

Я молчу и лихорадочно пытаюсь сообразить. Этому не учили в лекарской школе – что делать с эльда, который…вот так. «Может быть, мы могли бы пока запереть ее, пока сможем отправить к более сведущему целителю?». Я хотела навестить ее, хотела и сказать Лаэрглиру, что случилось – вместе мы бы что-то обязательно придумали! Не случилось.

Я ненадолго присела у огня – ноги уже не держали. И пропустила тот момент, когда к воротам подошли темные, гоня перед собой пленных – сколько же еще? И вызов на поединок пропустила. Только застала момент, когда кано принял решение выходить. Холодная сталь кинжала – на ладони: «Вот, Ривэт, подержи. А если не вернусь – это тебе подарок на память». Машинально пристраиваю кинжал за поясом – теперь у меня два, крест-накрест.

«Они войдут, войдут!» - шепчет сестра Онтэмела, Тинталотэ. «Я не могу больше туда..». И вдруг проскальзывает совсем жуткая мысль, что если что – я лучше убью ее сама. Такие вот мысли неэльфийские. Или, может, наоборот? «мы никуда не пойдем, Тинталотэ, я обещаю! Пойди к огню, пусть лучше воины вершат воинские дела, а тебе тут…не нужно». Где-то мой братец там?

И каждый раз я думаю, что Врага, плетущего сети на Севере, нельзя уже ненавидеть больше. И каждый раз оказывается, что можно. И еще. И еще. И еще – когда эта девушка с таким детским лицом и таким древним взглядом утихает возле очага. Я ненавижу его, обокравшего меня, но во сто крат больше – обокравшего их, тех, кто никогда не был его рабом. Я сжимаю рекоятки и борюсь с ненавистью. Потому что вообще-то и ее мне нельзя – я лекарь. А мой брат на воротах, и там будет горячо. Разве они уходят просто так? Эириэн – так он звал меня, когда хотел порадовать. Ромашка. «Еще один шаг к тебе, Эириэн, и еще один шаг от него» - так говорил он, берясь за отвратительное наречие ирчи. Отчего я не могу быть с ним? Совсем с ним?

К тому моменту вся возможная пожизневка в крепость уже приперлась. И цвела там буйным цветом, аки барвинок кучерявый. Но момент был больно сильный. И я героически забивала на реальность. Все происходило, к счастью, кажется, не под дождем, среди знаменитого ГАВНИЩА, размешенного внафиг.

Она пришла – ледяная и правая. Он тоже был такой – ледяной и правый. Только ненавижу я его правду, потому что она ложь. Прислушаться – правда, а если по справедливости – червивая. Я не умею так спорить, но я не хочу с ними говорить. Вот совсем. Говорить нам не о чем.

А кано от этой правды пал. Вот так. Я даже не сумела испугаться или вскрикнуть – только его кинжал обжег совсем ледяным…

Это был красивейший момент. Но только вот персонажка его восприняла так – мгновенно. А я – ничего не запомнила. Только – один момент, когда кано потребовал перо и бумагу, и я какое-то время действительно была его помощником, прибежав с чернильницей и пером, и записывала, что он диктовал. Даже помогла немножко. А то все в целительском…а заявлялась-то штабной крыской больше, чем лекарем. Хасан красиво упал – респектище, грязи не побоялся!

А потом, когда я услышала голос Лэрглира, вызывавшего майе, во мне что-то с треском перевернулось. Нет, кроме шуток – я никогда не бралась не за свое дело. Никогда не приходило в мою голову, что я могу броситься в бой, когда мое место за рядами сражающихся с лекарской сумкой или в целительском покое с иглой и ниткой. И уж точно, как бы я ни любила Лаэрглира, мне вовек бы не догадаться кинуться в драку плечом к плечу с ним – уж он бы мне задал… А тут – не успев ни о чем подумать – я шагнула следом за ним, держась в тени надвратной башни.

Народ, который за моей спиной вел пожизневые разговоры – вы… Слов нет. И народ, который тыкал меня мечом в спину, чтобы я отошла, а то зашибут. Я встала рядом с мастером. Как только начался махач, я честно отошла – даже чуть раньше. Я не враг себе. Но если меня в тот момент отогнать, то надо было также отогнать темную майе, тоже ни разу не одоспешенную в отличие от Лаэрглира, который был хотя бы в стеганке. А по игре вы, наверное, меня за столько тычков прибили. Очень хороший способ спасти неразумную деву. Я уже была почти на грани выпадения из роли. Впервые в жизни порадовалась, что попала в Мандос – это спасло мою игру по сути. Ибо слов не было, одни выражения, и те орочьи.

Лаэрглир умеет слагать стихи. Всегда умел. А после своих занятий с любителями словесности в Хитлуме (жаль, меня он тогда еще с собой не брал!) и тренировочных поединков с полуваниэ – он и правда стал мастером. Вот это его и погубило. Они равны были – мой брат и она, пришедшая с Севера. Они сражались бы всю ночь – в ее планы это явно не входило. Их было…немало – темных. А мне почему-то не было страшно. Я только стояла у него за спиной, отчаянно жаждая передать хоть немного внутреннего огня и от себя. «Этот поединок не имеет смысла!. Уходи, я не причиню тебе вреда!» - «Я уйду, если ты отпустишь тех, кто принадлежит к нашему народу и дорог нам!». Не знаю, получилось ли – ничего не знаю, кроме того, что умирать от клинка не очень больно. Больнее потом…

Я действительно попросила мастера засчитать смерть и мне. Сама. Логично мне это казалось, что если бы занявшийся махачем народ не забыл, меня бы тоже…того. Логичнее, чем уйти вдвоем, а вернуться одной. Кто бы я после этого? Мы шли в Мандос без фонарика. По болоту. Это было правильно и трушно. Я была рыдающим трупом, у которого не закрывался рот – просто хотелось рыдать и говорить. А больно особо не было. Меня несло, я была хнычущим танком, который, в общем-то, шел не сдохнуть, а по делу. Ежики плакали, кололись и продолжали грызть кактус.

- Я ничего не дал им. Я даже забрал ту надежду, что у них была. – его голос бесплотен, его ладонь почти не ощущается. – Я виноват, Ривэт.

- Ты дал надежду. Ты не прав, виня себя во всем. Ты попытался. И ты не отступил.

- Я плохо учил историю голодрим, Ривэт. А то знал бы, что честные поединки невозможны.

- И все же ты был их надеждой. Ты дал надежду…

- И сам же забрал, Ривэт! Нет мне прощения..

Его вина больше неба. Больше моих доводов, больше моего понимания.

- Вот и тебя погубил. А как же Рингэ?

- Рингэ дождется нас! Рингэ все поймет! А ты не смей…

- Неужели ты не понимаешь..

- Я буду пререкаться с тобой хоть три эпохи. Пока ты не поймешь, что это был мой выбор! Пока ты не перестанешь валить мою вину на свою, а все вины на свои плечи! Я свободна, я имею право…

- Я отобрал надежду… - голос, как шелесь, и в нем только вина.

- Ты не прав, ты не прав, ты не прав… Все будет хорошо!

Я держала его за руку, и вот в какой-то момент он ее вырвал – и уронил мою крышу. Больно. На ноги. Ауууу….

- Отпусти меня, лжеца и беглеца, отпусти меня до самого конца…

- Ты меня прогонишь? Ты в самом деле меня прогонишь? А как же….а зачем же… Ведь я же тебе нужна, ну правда же – нужна, Лаэ?Только не уходи один, Весенний Братец, только не уходи один…

Я сумасшедшая. Я люблю тем больше, чем вернее теряю. Я никого во всем Эа не любила тогда, как его – моего старшего брата, за которым я ушла в смерть. И никто так не уходил – тихо и безостановочно. А зачем я тогда – одна, без тела, в Чертогах… Мне не привыкать, не привыкать… Но – ведь тогда у меня не было брата. И я не умела любить.

Заявляю со всей ответственностью – ни один мертвый труп убитого покойника никогда так не рыдал и не городил столько чуши, чтобы не молчать. Мы пробрались через болото, еще чуть-чуть подлили водички в сапоги. Было плевать. И никогда мне не было так дорого хреновое, в общем, состояние. Первый вопль, который я издала по приходе в Мандос, был: «Нааамо!!», а второй: «Только не поите меня валерьянкой, я хочу рыдать!!!».

Судия смотрит пристально. Молчит.

- Учитель, только не разлучай нас!!! – куда девалась моя гордость? Куда я вся вообще девалась?

Кажется, я на колени упала. А он поднял. И обнял.

- Учитель…

Он и правда был учителем мне – в давние времена. Это он научил меня Свету, любви..и как их выстрадать. Это он показал мне дорогу к эльдар. Это он – начало всего хорошего, что было со мной тогда и потом. Пусть даже через боль.

Брат молчит. Кажется, ему все равно. Неужели он останется…навеки? Бесплотным и безразличным духом? Я никогда такой не была – даже в первый раз. Только тогда по другой причине – все же довольно сложно оставаться безразличной, просто потому, что выбираться из тьмы – это больно до…не знаю, до чего.

Рассказываю, путано, сбивчиво, а объятия Его ледяные и спокойные, как вода подо льдом.

- Учитель, исцели моего брата, ты же можешь! Учитель, он достоин, он…он лучший! Ты же знаешь, ты же видишь…

- Я расстроен и огорчен. Я недоволен тобой, Ривэт. Разве я не сказал тебе не приходить сюда?

Что я могу сказать…молчу.

- Я могу вернуть вас, но вы уйдете ото всех и будете жить только друг для друга…

Учитель…это…больно…это…неправильно. Как же? Как же – все?

- Хорошо. Я могу вернуть вам обоим жизнь, но ты, Ривэт, забудешь свою прошлую жизнь – ту, первую.

- Учитель, а как же надежда? Ведь ты сам говорил, что это надежда, которую я сама для себя создала!

- А разве что-то на свете бывает без платы?

- Что скажешь, Лаэрглир?

Но он молчит. Он сейчас ничего не скажет. «Твой выбор» - глухо шелестит.

Забыть – это почти Искажение. Память – наше главное богатство. Что там говорил мне один голод из Первого дома… что он хотел бы забыть… А я не хочу до крика. Понимаю! Меня испытывают!

- Но ведь Рингэ…он помнит! А что, если он спросит у Ривэт об ирчи? – наконец подает голос Лаэрглир.

- Я заплачу памятью. Только исцели моего брата, пусть он не страдает…

- Значит, вы уйдете ото всех…

- Но зачем возрождаться – так? Мы так не хотим…

Я совсем потеряла голову…впрочем, я ее и правда потеряла. Там, у ворот. Я сумасшедшая синдэ. Мне все равно. Дальше смерти не пошлют…

Намо щурится.

- Я могу возродить вас детьми – не плачь, Ривэт – но только вы ведь не скоро все вспомните.

- Мы подождем.

Рыдаю.

- Мы пойдем возрождаться, правда, Лаэ?

- А можно … - как хорошо, что он говорит наконец! – можно нам родиться у наших родителей?

Я замираю.

А Намо кивает. И снова повторяет: «Я недоволен тобой, Ривэт!»

- Я…больше…не буду.

Мне кажется или он хитро улыбается.

- Уж кто бы говорил! Вы так любите друг друга? Что ж, вы будете близнецами. И, думается, перевернете весь Митрим.

А про дальнейшее я тоже писать не хочу – как многие. Не верю я ни в майе-сестричку. После всего. Ни в Финголфина, приславшего йаду. Допустим, это был страшный сон или стеб после игры. Мы только еще приснились гватэль и попросили ее дождаться нас. И мне интересно только то, что было с персонажкой после рождения. А было с ней – вот что. Кольцо, откованное нолдо Второго дома Рингэ, сняла с мертвой Ривэт ее названная сестра. И носила на шее семьдесят лет. А потом…

Он изменился. Он отрезал волосы, почти совсем коротко. Он носит траур. И я так виновата перед ним.

В Хитлум идет дождь. Я мокрая насквозь, и мне уже трижды ласково предложили разыскать моих родителей. Они ведь не знают, сколько лет мне на самом деле. Он пока стоит спиной. Коня чистит – не замечает никого вокруг. Усталый, чуть сутулый. И от каждого его движения во мне поднимается еще чуть-чуть вины и нежности. Скоро он обернется, я покажу ему кольцо – и пусть небо упадет. О пожалуйста, пусть упадет небо!

</ lj-cut>