Два мира и луна.

[julia_riweth]

Они сидят на лавочке и поливают цветы из шланга. В хорошую погоду сидят долго, в плохую - чуть-чуть, ну парой слов перекинуться, но все равно сидят. Наливают воды в крышку люка, которая фигурно выкована и дробит позднюю летнюю луну на почти равные дольки. Оттуда пьют черные собаки, которых я боюсь, и белые кошки, которых все гладят.
Одна в платочке, одна в панамке и с круглым, как луна, лицом, и одна с высокой прической на седых волосах, взбитых долго и тщательно, и одна с почти современной стрижкой, но не как у этих, а вы поняли. Поняли?
Они говорят о своих делах, что Верочка родила, а Паша хороший мальчик, но Сеня - совсем плохой. Ингогда к ним присоединяется дядечка с первого этажа, который обычно крутит усы на своем балконе, но порой хочет покрутить их в обществе. Они-то оценят соседа с первого этажа, у которого плоскогубцы и целое высшее образование, не то что эти, ну вы поняли. Поняли?
Я здороваюсь с ними, но они не всегда здороваются со мной. Та, с высокой прической, обычно сочувственно улыбается, как будто она моя бабушка, и спрашивает, все ли у меня хорошо. Конечно, хорошо, ага, работаю, нет, что вы. А та, что в платочке, смотрит мимо - она видела меня с парнем...кажется, не с одним.
Когда ко мне приходят друзья, особенно с гитарами, она провожает их длинным ледяным взглядом, как Снежная Королева зарвавшегося оленя. И громко говорит, что а вот ее дочь - читает энциклопедию. Ее дочь старше меня лет на десять, а может - на пятнадцать, и правда читает. В белой шляпке, на детской площадке. Она вечная хорошая девочка, и когда ей будет семьдесят, она все еще будет хорошей и читать энциклопедию. У нее печальные и исполненные собственного достоинства глаза, как будто она сошла с портрета восемнадцатого века - чья-то дочь или сестра, которой идет батистовая косынка на плечах, но совсем не пойдет мелирование... хотя его можно прикрыть шляпкой.
Мои друзья проходят мимо них, а за их спинами взгляды скрещиваются, как мечи, и та, что как луна и в панамке, шепчет той, что в платочке. А та, что со стрижкой, гладит собачку, крохотную и с бантиками над ушами.
- Юлечка, ну как у вас дела?
Спасибохорошонетконечно. А у меня есть варенье, да, я кладу килограмм. Нет, я вам не скажу, куда делся мой муж, и не знаю, женился ли он еще раз. То есть это... знаете, я спешу, я утюг дома забыла, включенный, да .
- И опять с сумками, - шепчет та, что в платочке. - И опять мужик с ними.
Сумкой они называют рюкзак на сто литров, а когда на восемьдесят - то сумочкой. Они и не такое с огродов таскали.
А однажды мы тащим ковер. Поеденный молью, давно стоявший в углу, мешавший всем и занимавший место, синтетический, советский, одна штука, с цветочками. Память детства моего. Пыхтим. И я пытаюсь вежливо поздороваться и ответить на вопросы той, что с высокой прической. И с нами Опять Мужик . Но ковер тяжелый, он уносит нас по инерции к мусорным бакам, поэтому долго общаться и раскланиваться не выходит. Мы улетаем вслед за ним, а потом, свалив с плеч мешающую и огромную память детства, по инерции несемся дальше.
И тогда луноликая дама, поправляя белую панамку, громко говорит мне вслед:
- И еще ковры они выбрасывают!