Дориат 503-507. День первый.
Oct. 3rd, 2010 11:13 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
julia_riwethНате вам по просьбам трудящихся.
Дисклеймер: Своего собственного мнения Дамблдор не разделял (с). А автор всех предупредил.
“ На игрууу заявилось шестьсот человек, и пятьсот было Джек Воробееев!”
Навстречу мне по дорожке чинно шагал благостный и камуфляжный охотник. И то, что висело у него за плечом, было не меч и не лук, но винтовка системы фиг ее поймешь.
- Здравствуйте, - вежливо сказала я, немедленно перестав художественно мучить песню. И изо всех сил подумала, что если он сейчас задаст дурацкий вопрос, то я его не убью, не убью, не убью, я сказала... Человек, который тащит такой рюкзак, как волокла я, всегда становится объектом пристального внимания окружающих. За последнее время меня успели трижды спросить, не хочу ли я вместо вот этого заняться теннисом или фигурным катанием, многажды – что у меня там, есть ли там байдарка, нафига волочь столько вещей и не хочу ли я направить свой “поход” в их родную деревню Казюкино, где прекрасные пейзажи, особливо были в советское время, а теперь, конечно, трава уже не такая зеленая. Добрые люди предавались воспоминаниям о том, что вот в их время в походы ходили не так бестолково, и добавляли, что ехала б я в Карелию, чем мешать приличным труженикам в электричке.
- Здрасьте, - ответствовал охотник, глядя, как я прижимаю к себе чехол от гитары, в котором на самом деле была лопата и другие нужные вещи.
- Вы там впереди...э... девочек с палатками не видели? - политкорректно спросила я.
“Надо не забыть сказать Диору, что он девочка с палаткой”, - немедленно подал голос Карантир.
- Видел, - не менее вежливо сказал охотник и поправил ружье..или винтовку... короче, огнестрел. - Метров пятьсот еще.
“Надо всегда знать, где у нас Дориат, - заявил Карантир. - Пошли быстрей, полдня на обочине просидели. Как там дальше – и бесстрашно отряд закричал бугага?”.
Я фыркнула, что нет, это было потом...или не потом. Охотник посмотрел мне вслед - кажется, особенно он смотрел вслед чехлу с лопатой вместо гитары.
Лес сгущался, и на меня наплывала желтеющая листва, которая на фоне неба всегда выглядит чем желтее, тем тревожнее, остатки крепостей, бурелом через тропинку... Где-то здесь текла речка-полигонка... И всеее они сошлиии с умаа на берегах Ярроу!
Вообще-то я могу либо петь, либо долго тащить рюкзак. Но если не хватает дыхания, горланить можно про себя.
На месте будущего Менегрота присутствовал костер, девушки с кружками и будущий государь Диор, который старательно рылся в палатке. А еще там было три красивых щита с Крылатой Луной погибшего Тингола, деревья и горьковатый дымок. Я сняла рюкзак и посмотрела в облака.
- Пройдешь еще немного – и увидишь место, залитое солнцем, - поэтично пояснили мне. - Это Амон-Эреб. Там вода рядом совсем.
Мне хотелось чаю и уснуть. Мобильный телефон остался в квартире и.р. Маэдроса, откуда меня срочно отправили сопровождать сумки на полигон, поэтому узнать, когда приедут остальные, не представлялось возможным. Связь мне привезут только вечером, уйблин. На вещах у обочины остался Нинквэ, а я вот поперлась. Ямы копать.
- О, у тебя лопата есть, - уважительно сказал Диор.
“Пошли, - проворчал Карантир. - Справлялись мы как-то без мобильных телефонов”.
Я уныло шмыгнула простуженным носом, и мы пошли. Я, рюкзак, чехол с лопатой и двое дориатских эльфов с котелками.
“Пить охота, - доверительно сказал Карантир. - Нахлебаемся сейчас”.
“Так некипяченая!” - возмутилась я.
Я всегда так возмущаюсь, прежде чем пить из любой полигонки, но все равно из них всегда пью. Персонаж догадался об этом и не ответил. Нахлебались. Место правда было залито солнцем, и лавочки, сырые после дождя, и стол, оставшийся от прошлой игры, которую синдар со смаком поминали, неимоверно зля тем своего короля. Король тоже был не прочь повспоминать, но от директора творящегося безобразия всегда требуется больше.
Был день, были дрова, мята на другом берегу, неспешно заглядывавшие на истошное пение синдар. В тени прятались яркие мухоморы – единственные грибы, которые я отличаю сразу. Я копала ямы, пела про пятьсот джекворобеев, строила то, что могло бы быть оружейной стойкой, если бы взялся менее криворукий мастер, и понимала, что мне тут хорошо. Только есть хочется. Сырые дрова загораться не хотели. По лесу шлялись грибники. Со стоянки темного блока притащили воздушных шариков, которые там практически самозародились.
Время от времени я вспоминала дискуссии о кроссполе в ЖЖах, и мне становилось страшно. Все, кто писал, что не верит в девиц, которые пытаются из себя изобразить мужей оружных и громко орать, потрясая копьем, даже не представляли, до какой степени я в себя сама не верю. На стоянку притащили щиты, я смотрела на них, как баран на новые ворота, и думала, что я ж уроню это – вот это – я ж не соображу, что в бою с ним делать. Какие нафиг тренировки, я все лето пролежала тряпочкой.
- Зато у тебя я есть, - флегматично сказал Карантир. – Хотя щит все равно не так держат. А я почем знаю, как тебе его держать? Я персонаж, много ты от меня хочешь.
Пару раз я представила себя со стороны, и это было неутешительно. А зеркало я принципиально с собой не брала. Ну его нафиг расстраиваться, и потом я ж мужЫк. Я из лесу вышел…вышла… или вышел таки? Количество продолбанных на этой игре вещей приближалось к рекордной цифре. А еще меня мучил дикий насморк. Вот как фехтовать, если дышать нечем? Маааама!!! А мама далеко.
В общем, у костра наблюдалась толстая девица в мешковатом прикиде (а иначе куда мою красоту девать? Ить не затмить, не заклеить, не замазать), с поварешкой, с кучей носовых платков в пояснике, красным носом и произношением, которое более пристало обитателям какой-нибудь Франции…или вернее даме, говорящей на смеси французского с нижегородским, потому что это комильфо, то есть по-нашему круто.
«Спасите! Я в себя не верю!» - «Да прекрати ты мельтешить. Все равно уже приехали. Иди делом займись, что ли…»
И я занимаюсь.
Шашлык тушится в котле, потому что шампуры относятся к числу продолбанных на этой игре вещей. А вилки у меня нет. «Слабо с ножа? – говорит Карантир. – Правило первое – есть, когда можно, спать, когда получится. А то так вообще никакая война не пойдет».
«Ага, - думаю я, и еще думаю, - мама!».
- Ребят, я ваш посредник, - о, как я нервничаю, когда я такие вещи говорю – тут уже даже и кросспол не попадает. – Мне можно задавать глупые вопросы.
Когда мне нервно, я непрерывно юморю. Или пытаюсь.
- А почему трава зеленая? – спрашивает… леди супруга брата моего.
- Ну понимаешь, сначала был Эру единый, что в Арде звался Илуватаром. И как-то потом все заверте…
Когда они смеются, я начинаю верить, что есть контакт, и все будет хорошо…
…все будет хорошо.
Лунный свет льется, как водопад, ледяная вода, белая и спокойная. Мне всегда хорошо спалось под этот звук, но лунные водопады молчат.
Назначаю дежурных на завтра. Грею руки. Теперь будет время орать песни хором. Или не орать, а тихо так и душевно.
На грани осени и зимы, на грани ночи и дня
Друг друга ждать обещали мы –
И ты подожди меня…
Я петь не умею, я только подпеваю. Зато хорошо поет она, Птичка. А я так, устроюсь рядом и немножко повою.
Леди Ветерок еще и дремлет под все это как-то. На коленях у Кано, где ж еще ей спать. В руке у нее красная роза – где можно такое раздобыть среди зимы? Я не стану спрашивать Кано, я ж не зверь – подходить к нему и говорить с ним, когда он вот так сидит и держит ее на руках.
Зову Лиэроссэ, и она сразу отзывается. Мне надо с ней поделиться. Мы все делили – всегда. Теперь разве я могу запомнить эту лунную воду один?
Где-то там, в неверных отблесках костра, Куруфинвэ и близнецы. Хорошо, что они заняты. Хотя бы и песнями орательного свойства. Раз все заняты и всем относительно спокойно, раз все дела сделаны – я имею право на этот час или сколько там. Думать не о них и вообще не думать.
Мы исчезаем в лесу. Я не вспоминаю время, когда при этом не надо было чутко прислушиваться. Почти никогда. Мне будет хорошо здесь и сейчас, что бы там ни было.
Лунная вода… Мы стоим, обнявшись, еще и потому, что иначе в такой холод долго не постоишь, и ловим ее – взглядом и памятью. Она говорит, что тоскует по Таргелиону. Я не люблю говорить о нем, потому что я не тоскую, а злюсь. Но мы говорим о прошлом, потому что я не хочу ее огорчать – мне слишком хорошо, пока она меня вот так обнимает. А если она опечалится, ее тепло станет иным, и горько нам будет обоим.
Мы возвращаемся – пожелать всем доброй ночи и наконец забраться под одеяло. Луна луной, а порядком зябко. Я думаю о том, как она пригреется рядом, и, конечно, не ожидаю, что в такое собачье время у нас могут быть новости. А они уже здесь, и я сквозь вечернюю дремоту успеваю осознать это по лицам братьев. Гвельвендис не спит, и Кано не смотрит задумчиво в огонь. Те, кто пел, умолкли.
Я не помню, кто из них сказал: «Сильмарилл в Дориате». Но это совершенно неважно. Это то, в чем мы семеро все равно, что один. Такая связочка, тоньше волоса, крепче каната, ага. Я ощущаю ее тревожный взгляд плечом – и не могу сказать ничего такого, отчего бы она успокоилась.
Несут бумагу для письма. Ее кладет себе на колени Куруфинвэ, а я держу ближайшую лампу так, чтобы ему было удобно. Писать письма я не мастак, хотя знаю пару коротких и понятных слов для того, кто взял себе Камень. Но когда Майтимо пишет письма, он эти слова от меня слышать не хочет. Я знаю, что нам ответят, вот знаю и все. И что это письмо - отсрочка. А решать все равно придется, выбирая из очень плохого и очень плохого. Но и помогаю писать письмо. Или мешаю, как получается.
Письмо запечатано и отправлено. Ворота открывают и закрывают, и все как обычно. Нет ничего более обычного и спокойного, чем дни, когда все - дорога, время, судьба - делают крутой поворот. Тебе, как обычно говорят "привет", тебе, как обычно, наливают вина, тебя, как обычно зовут на охоту - а потом случается такое, что лишает всех обычного на годы и годы. Это снова было оно.
Я не теряю сон и аппетит. Это ерунда их терять, особенно когда все только всамом начале (а когда было иначе?). Так делают те, кто хочет, чтобы их пожалели, поуговаривали лечь или проглотить кусочек. В походе на привале, в крепости в затишье или перед боем надо есть, спать и петь песни, чтобы точно знать, сколько сил останется у твоей души или твоего тела, когда тебе понадобится восполнить их, и сколько ты еще можешь протянуть. Те, кто бегает без остановки, никогда не знают, в какой момент они упадут. Я знаю, сколько сил у меня осталось и никогда без крайней нужды не беру то, что бережется на крайний случай. Крайний случай настанет потом – когда мы будем знать, как обстоят дела.
Поэтому когда мы отправили гонца, я собирался спать – столько, сколько всегда. И я даже не хотел видеть Камень во сне. Держать его – да, а так – нет.
Я нашел руку жены и увел ее от очага, где собрались все. Она не проронила ни слова, пока мы шли к себе. Зато потом заговорила и не хотела слушать никаких доводов. Много столетий между нами не было ни тени размолвки, и только теперь она снова встала в полный рост, как будто за спиной еще не утихли шепотки времени раздора, как будто мы только что отошли от берега, чтобы не вернуться. Только теперь Лиэроссэ стала старше. Упрямей. Она хотела быть уверена, что я не сделаю того, о чем мы оба думали. Что я никого не убью. И оба мы понимали ложность любой подобной уверенности. Говорить о Клятве с тем, кто не Клялся – бесполезное занятие. Мне было не по себе. Уснул я в досаде, потому что между нами была как будто стеклянная стенка, а я ненавижу эти стенки. Хорошо помню и ненавижу.
А когда я открыл глаза – она спала, и стенки не было. Когда мы не думаем, мы намного умнее. Спали, как обычно – как сытые щенки под боком у матери-псицы, когда они лежат клубком. Каждое утро, век за веком, Птичка спрашивает меня, не мешала ли она мне спать. Нет способа выспаться лучше, чем когда рядом ворочается любимая женщина. Ну толкнет пару раз – кто же от этого просыпается? От этого спится крепче. Это значит, что все дома и вокруг хотя бы скоротечный, а все-таки покой. А если вдруг он закончится, меч так близко, что его можно сразу достать.
Я всегда или почти всегда просыпаюсь раньше Лиэ. А еще ненавижу подъемы, поэтому если они имеют место быть, я просыпаюсь еще раньше. Сам. Я решаю, когда прервать мой сон. А не дежурный с противным голосом. Ну в конце концов, когда хочешь спать, любой голос совершенно отвратно звучит. А так он звучит для них, когда я уже на ногах, нашел себе занятие и почти не зол.
Ту би континед по мере написания.
Дисклеймер: Своего собственного мнения Дамблдор не разделял (с). А автор всех предупредил.
“ На игрууу заявилось шестьсот человек, и пятьсот было Джек Воробееев!”
Навстречу мне по дорожке чинно шагал благостный и камуфляжный охотник. И то, что висело у него за плечом, было не меч и не лук, но винтовка системы фиг ее поймешь.
- Здравствуйте, - вежливо сказала я, немедленно перестав художественно мучить песню. И изо всех сил подумала, что если он сейчас задаст дурацкий вопрос, то я его не убью, не убью, не убью, я сказала... Человек, который тащит такой рюкзак, как волокла я, всегда становится объектом пристального внимания окружающих. За последнее время меня успели трижды спросить, не хочу ли я вместо вот этого заняться теннисом или фигурным катанием, многажды – что у меня там, есть ли там байдарка, нафига волочь столько вещей и не хочу ли я направить свой “поход” в их родную деревню Казюкино, где прекрасные пейзажи, особливо были в советское время, а теперь, конечно, трава уже не такая зеленая. Добрые люди предавались воспоминаниям о том, что вот в их время в походы ходили не так бестолково, и добавляли, что ехала б я в Карелию, чем мешать приличным труженикам в электричке.
- Здрасьте, - ответствовал охотник, глядя, как я прижимаю к себе чехол от гитары, в котором на самом деле была лопата и другие нужные вещи.
- Вы там впереди...э... девочек с палатками не видели? - политкорректно спросила я.
“Надо не забыть сказать Диору, что он девочка с палаткой”, - немедленно подал голос Карантир.
- Видел, - не менее вежливо сказал охотник и поправил ружье..или винтовку... короче, огнестрел. - Метров пятьсот еще.
“Надо всегда знать, где у нас Дориат, - заявил Карантир. - Пошли быстрей, полдня на обочине просидели. Как там дальше – и бесстрашно отряд закричал бугага?”.
Я фыркнула, что нет, это было потом...или не потом. Охотник посмотрел мне вслед - кажется, особенно он смотрел вслед чехлу с лопатой вместо гитары.
Лес сгущался, и на меня наплывала желтеющая листва, которая на фоне неба всегда выглядит чем желтее, тем тревожнее, остатки крепостей, бурелом через тропинку... Где-то здесь текла речка-полигонка... И всеее они сошлиии с умаа на берегах Ярроу!
Вообще-то я могу либо петь, либо долго тащить рюкзак. Но если не хватает дыхания, горланить можно про себя.
На месте будущего Менегрота присутствовал костер, девушки с кружками и будущий государь Диор, который старательно рылся в палатке. А еще там было три красивых щита с Крылатой Луной погибшего Тингола, деревья и горьковатый дымок. Я сняла рюкзак и посмотрела в облака.
- Пройдешь еще немного – и увидишь место, залитое солнцем, - поэтично пояснили мне. - Это Амон-Эреб. Там вода рядом совсем.
Мне хотелось чаю и уснуть. Мобильный телефон остался в квартире и.р. Маэдроса, откуда меня срочно отправили сопровождать сумки на полигон, поэтому узнать, когда приедут остальные, не представлялось возможным. Связь мне привезут только вечером, уйблин. На вещах у обочины остался Нинквэ, а я вот поперлась. Ямы копать.
- О, у тебя лопата есть, - уважительно сказал Диор.
“Пошли, - проворчал Карантир. - Справлялись мы как-то без мобильных телефонов”.
Я уныло шмыгнула простуженным носом, и мы пошли. Я, рюкзак, чехол с лопатой и двое дориатских эльфов с котелками.
“Пить охота, - доверительно сказал Карантир. - Нахлебаемся сейчас”.
“Так некипяченая!” - возмутилась я.
Я всегда так возмущаюсь, прежде чем пить из любой полигонки, но все равно из них всегда пью. Персонаж догадался об этом и не ответил. Нахлебались. Место правда было залито солнцем, и лавочки, сырые после дождя, и стол, оставшийся от прошлой игры, которую синдар со смаком поминали, неимоверно зля тем своего короля. Король тоже был не прочь повспоминать, но от директора творящегося безобразия всегда требуется больше.
Был день, были дрова, мята на другом берегу, неспешно заглядывавшие на истошное пение синдар. В тени прятались яркие мухоморы – единственные грибы, которые я отличаю сразу. Я копала ямы, пела про пятьсот джекворобеев, строила то, что могло бы быть оружейной стойкой, если бы взялся менее криворукий мастер, и понимала, что мне тут хорошо. Только есть хочется. Сырые дрова загораться не хотели. По лесу шлялись грибники. Со стоянки темного блока притащили воздушных шариков, которые там практически самозародились.
Время от времени я вспоминала дискуссии о кроссполе в ЖЖах, и мне становилось страшно. Все, кто писал, что не верит в девиц, которые пытаются из себя изобразить мужей оружных и громко орать, потрясая копьем, даже не представляли, до какой степени я в себя сама не верю. На стоянку притащили щиты, я смотрела на них, как баран на новые ворота, и думала, что я ж уроню это – вот это – я ж не соображу, что в бою с ним делать. Какие нафиг тренировки, я все лето пролежала тряпочкой.
- Зато у тебя я есть, - флегматично сказал Карантир. – Хотя щит все равно не так держат. А я почем знаю, как тебе его держать? Я персонаж, много ты от меня хочешь.
Пару раз я представила себя со стороны, и это было неутешительно. А зеркало я принципиально с собой не брала. Ну его нафиг расстраиваться, и потом я ж мужЫк. Я из лесу вышел…вышла… или вышел таки? Количество продолбанных на этой игре вещей приближалось к рекордной цифре. А еще меня мучил дикий насморк. Вот как фехтовать, если дышать нечем? Маааама!!! А мама далеко.
В общем, у костра наблюдалась толстая девица в мешковатом прикиде (а иначе куда мою красоту девать? Ить не затмить, не заклеить, не замазать), с поварешкой, с кучей носовых платков в пояснике, красным носом и произношением, которое более пристало обитателям какой-нибудь Франции…или вернее даме, говорящей на смеси французского с нижегородским, потому что это комильфо, то есть по-нашему круто.
«Спасите! Я в себя не верю!» - «Да прекрати ты мельтешить. Все равно уже приехали. Иди делом займись, что ли…»
И я занимаюсь.
Шашлык тушится в котле, потому что шампуры относятся к числу продолбанных на этой игре вещей. А вилки у меня нет. «Слабо с ножа? – говорит Карантир. – Правило первое – есть, когда можно, спать, когда получится. А то так вообще никакая война не пойдет».
«Ага, - думаю я, и еще думаю, - мама!».
- Ребят, я ваш посредник, - о, как я нервничаю, когда я такие вещи говорю – тут уже даже и кросспол не попадает. – Мне можно задавать глупые вопросы.
Когда мне нервно, я непрерывно юморю. Или пытаюсь.
- А почему трава зеленая? – спрашивает… леди супруга брата моего.
- Ну понимаешь, сначала был Эру единый, что в Арде звался Илуватаром. И как-то потом все заверте…
Когда они смеются, я начинаю верить, что есть контакт, и все будет хорошо…
…все будет хорошо.
Лунный свет льется, как водопад, ледяная вода, белая и спокойная. Мне всегда хорошо спалось под этот звук, но лунные водопады молчат.
Назначаю дежурных на завтра. Грею руки. Теперь будет время орать песни хором. Или не орать, а тихо так и душевно.
На грани осени и зимы, на грани ночи и дня
Друг друга ждать обещали мы –
И ты подожди меня…
Я петь не умею, я только подпеваю. Зато хорошо поет она, Птичка. А я так, устроюсь рядом и немножко повою.
Леди Ветерок еще и дремлет под все это как-то. На коленях у Кано, где ж еще ей спать. В руке у нее красная роза – где можно такое раздобыть среди зимы? Я не стану спрашивать Кано, я ж не зверь – подходить к нему и говорить с ним, когда он вот так сидит и держит ее на руках.
Зову Лиэроссэ, и она сразу отзывается. Мне надо с ней поделиться. Мы все делили – всегда. Теперь разве я могу запомнить эту лунную воду один?
Где-то там, в неверных отблесках костра, Куруфинвэ и близнецы. Хорошо, что они заняты. Хотя бы и песнями орательного свойства. Раз все заняты и всем относительно спокойно, раз все дела сделаны – я имею право на этот час или сколько там. Думать не о них и вообще не думать.
Мы исчезаем в лесу. Я не вспоминаю время, когда при этом не надо было чутко прислушиваться. Почти никогда. Мне будет хорошо здесь и сейчас, что бы там ни было.
Лунная вода… Мы стоим, обнявшись, еще и потому, что иначе в такой холод долго не постоишь, и ловим ее – взглядом и памятью. Она говорит, что тоскует по Таргелиону. Я не люблю говорить о нем, потому что я не тоскую, а злюсь. Но мы говорим о прошлом, потому что я не хочу ее огорчать – мне слишком хорошо, пока она меня вот так обнимает. А если она опечалится, ее тепло станет иным, и горько нам будет обоим.
Мы возвращаемся – пожелать всем доброй ночи и наконец забраться под одеяло. Луна луной, а порядком зябко. Я думаю о том, как она пригреется рядом, и, конечно, не ожидаю, что в такое собачье время у нас могут быть новости. А они уже здесь, и я сквозь вечернюю дремоту успеваю осознать это по лицам братьев. Гвельвендис не спит, и Кано не смотрит задумчиво в огонь. Те, кто пел, умолкли.
Я не помню, кто из них сказал: «Сильмарилл в Дориате». Но это совершенно неважно. Это то, в чем мы семеро все равно, что один. Такая связочка, тоньше волоса, крепче каната, ага. Я ощущаю ее тревожный взгляд плечом – и не могу сказать ничего такого, отчего бы она успокоилась.
Несут бумагу для письма. Ее кладет себе на колени Куруфинвэ, а я держу ближайшую лампу так, чтобы ему было удобно. Писать письма я не мастак, хотя знаю пару коротких и понятных слов для того, кто взял себе Камень. Но когда Майтимо пишет письма, он эти слова от меня слышать не хочет. Я знаю, что нам ответят, вот знаю и все. И что это письмо - отсрочка. А решать все равно придется, выбирая из очень плохого и очень плохого. Но и помогаю писать письмо. Или мешаю, как получается.
Письмо запечатано и отправлено. Ворота открывают и закрывают, и все как обычно. Нет ничего более обычного и спокойного, чем дни, когда все - дорога, время, судьба - делают крутой поворот. Тебе, как обычно говорят "привет", тебе, как обычно, наливают вина, тебя, как обычно зовут на охоту - а потом случается такое, что лишает всех обычного на годы и годы. Это снова было оно.
Я не теряю сон и аппетит. Это ерунда их терять, особенно когда все только всамом начале (а когда было иначе?). Так делают те, кто хочет, чтобы их пожалели, поуговаривали лечь или проглотить кусочек. В походе на привале, в крепости в затишье или перед боем надо есть, спать и петь песни, чтобы точно знать, сколько сил останется у твоей души или твоего тела, когда тебе понадобится восполнить их, и сколько ты еще можешь протянуть. Те, кто бегает без остановки, никогда не знают, в какой момент они упадут. Я знаю, сколько сил у меня осталось и никогда без крайней нужды не беру то, что бережется на крайний случай. Крайний случай настанет потом – когда мы будем знать, как обстоят дела.
Поэтому когда мы отправили гонца, я собирался спать – столько, сколько всегда. И я даже не хотел видеть Камень во сне. Держать его – да, а так – нет.
Я нашел руку жены и увел ее от очага, где собрались все. Она не проронила ни слова, пока мы шли к себе. Зато потом заговорила и не хотела слушать никаких доводов. Много столетий между нами не было ни тени размолвки, и только теперь она снова встала в полный рост, как будто за спиной еще не утихли шепотки времени раздора, как будто мы только что отошли от берега, чтобы не вернуться. Только теперь Лиэроссэ стала старше. Упрямей. Она хотела быть уверена, что я не сделаю того, о чем мы оба думали. Что я никого не убью. И оба мы понимали ложность любой подобной уверенности. Говорить о Клятве с тем, кто не Клялся – бесполезное занятие. Мне было не по себе. Уснул я в досаде, потому что между нами была как будто стеклянная стенка, а я ненавижу эти стенки. Хорошо помню и ненавижу.
А когда я открыл глаза – она спала, и стенки не было. Когда мы не думаем, мы намного умнее. Спали, как обычно – как сытые щенки под боком у матери-псицы, когда они лежат клубком. Каждое утро, век за веком, Птичка спрашивает меня, не мешала ли она мне спать. Нет способа выспаться лучше, чем когда рядом ворочается любимая женщина. Ну толкнет пару раз – кто же от этого просыпается? От этого спится крепче. Это значит, что все дома и вокруг хотя бы скоротечный, а все-таки покой. А если вдруг он закончится, меч так близко, что его можно сразу достать.
Я всегда или почти всегда просыпаюсь раньше Лиэ. А еще ненавижу подъемы, поэтому если они имеют место быть, я просыпаюсь еще раньше. Сам. Я решаю, когда прервать мой сон. А не дежурный с противным голосом. Ну в конце концов, когда хочешь спать, любой голос совершенно отвратно звучит. А так он звучит для них, когда я уже на ногах, нашел себе занятие и почти не зол.
Ту би континед по мере написания.
![[identity profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/openid.png){kind=small}
no subject
Date: 2010-10-03 08:31 pm (UTC)no subject
Date: 2010-10-03 08:33 pm (UTC)no subject
Date: 2010-10-03 08:35 pm (UTC)