julia_riweth (![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png)
julia_riweth) wrote2010-10-05 08:17 pm
julia_riweth) wrote2010-10-05 08:17 pm
Дориат 503-507. От обеда до упада.
И тут я увидел Дориат с другой стороны. Мы услышали, что к ним пришли. Те самые, на встречу с которыми так рвался Диор. Их сейчас вполне могут взять штурмом – а там наш Камень. А еще там родичи Гвельвендис, и они, несмотря ни на что, приходили к нам сообщать, что обнаружили новую темную тварь. Мне так охота делать хоть что-нибудь, что срываюсь сразу. Я, близнецы и Тинторэ.
Добежали до их ворот. Там уже никого – справились, значит. Дориатрим быстренько к воротам вооруженным отрядом и смотрят на нас во все глаза. Мы их обстоятельно расспросили, как и что, сколько тварей приходило, много ли раненых, не надо ли чего. А они за свои щиты держатся и только удивляются.
- Вы пришли к нам на помощь? Вы правда пришли к нам на помощь?
Вот нет, это мы таким невероятно могучим отрядом Менегрот штурмовать.
И тут один из них выскакивает – юный совсем, светлый, как одуванчик. И руку мне жать. Я перчатку зубами стянул – неправильно руку в перчатке подавать. А сам думаю, что славные ребята. И от этого мне становится нехорошо.
Потом дом. Девушка на берегу, у самой воды.
- Прости за неприятности. Я должен был проверить. Счастливого тебе пути.
- Звучит как «убирайся отсюда», - она смотрит в воду, девица, переполошившая половину крепости.
Я плечами пожал. Когда это я выгонял девиц в лес? Они все больше сами скачут, поди останови еще.
- За что тебе извиняться? Ты же сделал то, что должен был сделать?
Ну а потом извинился. Дева все-таки. А на большее времени нет.
Макалаурэ. Лиэроссэ. Докатились. У нее с середины дня такие глаза, как будто она последние дни тут. Как будто жить не будет.. Эй, а я? А мне что делать с вами всеми? Я хотел было их тормошить, но где там. Тихо и тягуче. И твари к крепости подтягиваться перестали, не размяться и в морду никому не дать. Такое чувство, что тишина перед грозой. Сижу и все мне не так. Потому что хватит сидеть, явно хватит.
Дернул я братьев поговорить. Пошли мы, а за нами Лиэроссэ увязалась. «Опять, - говорит, - все за закрытыми дверями? А мы тоже знать хотим. Мы с вами жизнь связали, надо хоть знать, какова она будет, хватит нас выгонять». И лицо такое решительное, что я ее не узнал. Она же у нас тихая. Всегда всем улыбается, вышивает и молчит. Только я знаю, как она сказать может. А тут старшего не постеснялась. И глаза отчаянные и пустые. Я ее молча взял за руку и потащил с нами.
А им сказал, что на нас движется какая-то дрянь. Как бы не очередное наступление. Не эти полтора орка, как обычно, а по-настоящему, когда всех по соснам. И я об этом скажу дориатрим. И еще я им скажу, что король их сумасшедший, и вообще скажу все как есть, а дальше что получится, то пусть и будет. По крайней мере, я предупредил. Если сидеть ровно, лучше никому не станет. Надо идти. Сейчас.
Ну хоть на этот раз мне возражать не стали. Майтимо всех собрал и сказал как есть. Что идем и что надо что-то решать. И что идти он никому не приказывает. Случившиеся в крепости очередные друзья и родичи Гвельвендис (сколько их у нее? Я запутался!) стали кричать очередное про нас и Клятву, но не в том дело. А в том, что сама Гвельвендис подошла и стала рядом с нами. Гвельвендис. Синдэ из Дориата. Нет, я никогда не сомневался в том, как она относится к Кано. Но в таком деле жены редко поддерживают мужей. Это с Амана еще проверено. Они даже редко когда просто рядом остаются.
- Мне кажется, что ты не вернешься, - тихо говорит Птичка. Мне невыразимо мерзко. Хочу крови Диора. Только его. Эти глаза, полные безумия – они здорово тянут. И я хочу порвать эту нитку, пока не поздно. Неважно, как.
- Кано, слышишь, я думаю, что могу не вернуться. Присмотри за ней, ладно?
- А ну прекрати! Прекрати немедленно, слышишь? – залепить оплеуху – не по-его, не по-кановски. Но это почти оплеуха.
«Дурак ты, Карнистир, и настроение у тебя дурацкое», - думаю. Надел шлем и пошел со всеми. Ушли мы недалеко. На полпути ввязались в драку с тварями, и мне прилетело. Копьем. В ногу. И Курво туда же, стоим, злые.
Щит у меня отобрали, ясное дело. Но домой возвращаться я отказался. Сказал, что когда все закончится – тогда я проваляюсь, сколько целители скажут. Хоть целый год. Пальцем не пошевелю. Но – потом.
Дохромал. С одной раненой ногой даже бегать можно, если очень нужно. Недолго и недалеко, а можно. Я проверял. А если медленно идти, то вполне дойдешь, хоть через весь Белерианд, а мне так далеко и не надо. Хотя бы поговорить и послушать, если драться могу не очень. А нас уже ждут. Щитовой стеночкой. С добрыми лицами. Привет, с кем не виделись.
Но рот раскрыть мне не дали. Это у Майтимо развлечение такое – с начала Эпохи еще. Не давать мне слова вставить. Он только к ним подлетел и давай вызывать Диора на поединок.
Вообще это, конечно, правильно. Решить дело поединком между королями, чтобы народ не ввязывался. Но Диор взял, на поединок согласился, а про Камень сказал, что понятия не имеет, где он. А Майтимо от уже назначенного поединка сроду не отказывался. И сошлись они.
Поединок быстрый, как горная река. Оглянуться не успели – Диор лежит, а Майтимо стоит на одном колене. Я сначала подумал – хорошо, живой. А потом вижу - вокруг Диора столпились его воины, и кто-то кричит, что с ними нет ни одного целителя. Миг – и рядом с ним Макалаурэ. Я поморгал – точно он. А потом стало некогда моргать.
Кано уже давно тяжело дается любое целительство. А если перед тем он держал в руках оружие и сражался – то тем более. А если тащить уже оттуда – и кто угодно свалится. И вот он побледнел, как стенка, и рухнул. Или я увидел его уже лежащим. Сразу было ясно – с ним что-то не то. Братья вокруг столпились, а меня взяло какое-то бешенство. Думаю – никого не отдам, и его не отдам, ни за что. Я как-то их растолкал и упал рядом с ним, чтоб слышать. Тут я, тут Курво, а остальные как смогли, так и приткнулись.
И стало мне ясно, что он уже как будто не здесь. А откуда я знаю, что с такими делать? Схватил за одежду и ору:
- Прекрати, слышишь?
- Там покой, - шепчет Кано, не своим, пустым, неживым голосом. – Там хорошо.
Я его трясу и кричу, что Гвельвендис же, Гвельвендис. И еще кричу, что он же мне помирать не велел. Сам! А теперь вот что? Пусть возвращается, скотина такая! Иначе зубами за шиворот назад притащу, пусть так и знает!
И только когда он открывает глаза, медленно промаргиваясь, как после сна, я понимаю, что прилег на раненое колено. Уйооо… Наверное, вид у меня еще тот, потому что целители забегали. А я с интересом наблюдаю – как они меня роняют на спину, трясут, разматывают бинт и лопочут на своем непонятном, в котором от синдарина одни междометия.
Отлично. Лежу на щите. Плевал бы в небо, да сил нет. Не умею я лечить и тащить, я больше наоборот. Оно легче. От снадобья, которое в меня влили, перед глазами этак красиво пляшут кроны деревьев. Сходили за Камнем, называется. Знакомая картинка – целители мечутся, Макалаурэ лежит тряпочкой. Слегка выбиваются из картинки только синдар, которые стоят со своими щитами и галдят.
Лиэроссэ. Вечный помощник всех целителей, какие только есть. Такие глаза у нее были, когда я валялся и думал, что все, а она сидела, смотрела, и я не ушел. Ерунда какая, теперь-то зачем, если я встану скоро. Я и встал, и даже пошел. А Кано понесли.
Иду и думаю. Ну вот хорошо. Один ранил, другой вытащил, и до скончания века так в бирюльки играть?
В крепости все разбрелись. Я взялся ужин готовить, хорошо мне под это дело думается, но ничего нового не придумал.Макалаурэ сказал, что за спасение Диора он свое получит. «Ну и ладно, - говорю, - но пусть это самое свое – через меня пройдет сначала». И мне все равно, как это будет. Или мы когда-то боялись судьбы, валар и прочего? Мне уже все равно, кому или чему его не отдать.
А затемно уже являются тот, что руку мне жал, и начальник его, Маблунг, кажется. Разговоров я наслушался выше головы, так что сперва к ним не пошел, но потом обнаружилось, что, кроме Кано, который у нас разговаривать мастер и любитель, за ворота выскользнула моя ненаглядная. Куда! Одна! Ночью!
Тогда я пошел, послушал их доброжелательную беседу - и наконец сказал им все, что я думаю об их короле.
- Так он очень юный!
А я очень не юный. И мне это все надоело. Что делать-то будем? Смотрю я на Маблунга и понимаю: делать будем понятно что. Возможно, уже на рассвете. Ни мне, ни ему от этого никакой радости. Но будем.
Они нас позвали что-то показать, и я пошел. И Майтимо пошел, и Макалаурэ, и Куруфинвэ, а еще Лиэроссэ и Нарохэль. Последнее мне совсем не нравилось, потому что Лиэроссэ воином не была никогда, а Нарохэль в недавней серьезной драке повредили колено, так что давно ходит, опираясь на трость, и медленно. Конечно, леди супруга брата моего и тростью приложить так может, что я не завидую, но все-таки. Ну ладно, отчего не пойти, если уж пошла такая пьянка? Удержать кого-то из них было явно невозможно.
Приходим на край леса, дориатского леса, будь он неладен. А там в темноте круг из огней.
- Я каждый вечер зажигаю их здесь в память о Завесе ториль Мелиан, - говорит Маблунг. – Я – помню. А Диор – тоже наша память. Память о Тинголе, о Берене и Лютиэн.
Угу, кругом одни сплошные символы. И не дыши при них.
- У вас символ утерянного, у нас символ утерянного, - подает голос Курво. – У всех свои символы.
- Видишь Англина? – говорит Маблунг и кивает на этого светловолосого со щитом, не то что в сыновья – во внуки мне годящегося. – У нас почти все такие. Юноши в войске.
- Ты хотел, чтобы нам стало тяжелее? – пожимаю плечами. – Нам стало. И дальше что?
- Мы не хотели, чтобы вам стало тяжелее, - говорит Маблунг.
Да никто ничего не хотел. Кто ж хочет? Все просто делают.
Тут на границе началось какое-то шевеление, и Маблунг объявил нам, что к ним пришел темный майа, сидит и поет. Безобразие, а не королевство. Они долго думали, как приличнее к этому майа подступиться, а потом вызвали его на поединок. И непонятно, то ли мне остаться, мало ли что, то ли идти восвояси, раз у них тут развлечение появилось. У нас две девы, в конце концов.
Пока мы так стояли за их огненным кругом, Англин подбежал, кинжал попросил. После заката на мечах биться не подобает, а двух коротких клинков одинаковой длины не нашлось. Перемеряли мы все, что у нас нашлось, и Англин обратно убежал. Кинжал ему Куруфинвэ одолжил, причем ругался, и в общем правильно ругался. Какие поединки с темными? Когда они честными были?
Мы без гостей не остались тоже. Прибежала здоровенная рысь и давай над нами по деревьям метаться. Таких больших я не видел, да и вообще явно что-то не так с ней было.
А Лиэроссэ смотрит этой рыси едва ли не в глаза и тихо так говорит:
- А мне уже не страшно. Мне все равно.
И не поймешь, то ли обнять ее и увести, то ли дурак ты, Морифинвэ, со своими нежностями. Добыть рысь нам не случилось, а вот домой мы в конце концов вернулись. Я что-то Лиэроссэ еще говорю, чтобы прекратила это, а то я не знаю, как быть. А она свое – я бесполезная. Я тебя уберечь не могу. Да где ж бесполезная? Кто вообще может быть полезнее? Я же все помню. Все пять столетий с лишним. Такое не забывают.
И стало темно и пусто, хоть у очага и поют. Ушел я от поющих, к братьям ушел, потому что петь никому из них не хотелось. Сказал Лиэроссэ, что спать я потом приду, пусть ложится и не ждет.
- Спи усни, забудь, что ты в больнице, что окна – не окна, а темные бойницы, что крепость взята в осаду зимой…
- Я знаю, что делать, - говорит Куруфинвэ, и в темноте его глаза горят, что у той рыси. А сидели мы без света, что там нового можно высмотреть?
- Делайте, как я, - сказал он.
И мы услышали.
У ворот крепости в травке и осенней листве возлежал мастер в смеховой истерике. Мастер уже не мог. А мы не могли лечь спать. Нас тянуло на подвиги.
«Ты б только оделась теплее, - сказал Карантир. – А то я с насморком мне не нравлюсь».
Мы оделись и пошли. Плевать уже, что второй свитер никаким прикидом не замаскируешь – потому что холод был зверский, зуб на зуб не попадал. Знаете, зачем могучему воину стеганка? Греться! Конец сентября напомнил, что он осень, и обещал напоминать до утра. А удалились мы в холодный лес, где никакого костра.
Встретили мастера. Мастер был нетранспортабелен и очень весел. Сил встать у него не было. Бедняжка. Ненавижу мастерить и со страшной силой преклоняюсь перед теми, кто любит и умеет.
Можно я не буду описывать связь по мобильнику из темного нафига и длительное обсуждение до и после? Оно полночи заняло. И мастерский косяк, почему он произошел и как разруливался – тоже не буду, потому что обсудили уже.
Он нас тянул, а мы тянули его. И шли. Кано оставили дома, Кано был не ходок. Пошли Майтимо, Куруфинвэ и Амбаруссат. Ну и я. Опять прошли через границу Дориата, и дальше пошли, через лес. И так до откосов, где я никогда не был. Только тут о нас вспомнила местная стража. Вышли громко проверять, кто тут шляется.
Сначала хотели встать во весь рост и высказаться, но потом решили плюнуть. А то до утра промаемся.
Мы в тени присели. Просто если лунный свет – а ночи тут светлые – падает мимо, то тебя уже и не видно. А Питьяфинвэ под кустом лежит и в небо смотрит. То есть сначала смотрел, а потом слышу – сопит он, спит то есть. Меча не выпускает, но спит. И так пока он спал, стали мы думать, что делать дальше.
- Здесь, - сказал Куруфинвэ.
Под пальцами словно тепло, только тепло далекое, как про солнце вспоминать в январе. И копать – не выкопаешь. Была б лопата – заняло бы это больше времени, чем у нас есть до конца Арды. А если говорить о времени, которое у нас вообще есть – так точно.
- А если, - говорит Майтимо.
И я понимаю, что такое если. Обвалы мы устраивали и раньше. Иногда это хорошо помогает сберечь жизни отступающих, да и в более счастливые времена бывало, что обвал – не бедствие, а благо. Это нелегко, но горы живые, с ними договориться можно. Если же идет не камень, а грязь с камнями, то это сложнее, но тоже можно. Когда все нутро излазаешь, да по вершинам пройдешь, начинаешь понимать, что тело земли – живое, как твое собственное. И у него есть законы. Надавишь – кровь к коже прильет, обнимешь – согреешь, напоишь – походка станет неровной, ударишь – брызнет кровь. А если уметь, можно усыпить, не прикасаясь. И кровь унять песней.
И тут то же самое, только вот кровь песней я не могу, а этому – обучен. И Майтимо, и Атаринкэ. А Питьяфинвэ спал в кустах и Телуфинвэ сидел рядом с ним.
Мы долго сидели молча в пятнистом от луны лесу. Искали, пока не ощутили, что именно надо сдвинуть. Поток, который прошел однажды, может двинуться дальше, надо ему только немного помочь. Двинули.
- Затыкайте уши, - крикнул Майтимо. – Прочь отсюда.
Потом я открыл глаза. Руки свинцовые, в глазах бабочки, а Курво уже куда-то спускается, хотя тоже стоит с трудом. Мы его хотя бы веревкой обвязали и держим.
Он протянул мне руку, в которой был свет, и свет обжег меня. Верить не хочется, а жжет. Не то чтобы терпеть нельзя – можно, если приноровиться. Но приноровиться не успеваю, потому что Майтимо камень схватил и больше не отдал.
Только тогда Тельво и растолкал нашего соню. Соображаю я уже с трудом, только думаю – почему он жжется? И еще думаю – все-таки он у нас. Не отдадим больше. Но жжет почему??
Камень нес старший. Темно. Холодно. Как же тяжело двигать горы – а ведь раньше куда проще было. В глазах плыло.
Вернулся. На руке ожог, как будто правда за горячее схватился. Я ее забинтовал сам. Зубами узел затянул. Пошел к себе. Нашарил дверную ручку. Леди не спала.
Я сказал: «У нас Сильмарилл», - и провалился куда-то, не успел даже толком ничего рассказать. И какие у нее глаза – тоже не понял.
Мне снилось, что братья рассыпали на кухне какао. Много, целый мешок с кулак размером. И не убирают, а мне так лень, и ведь не я же намусорил. Я ругаюсь, а они не убирают и все тут.
** спор о том, было ли в Средиземье какао, могло ли оно быть привезено из Амана или куплено у хитрых торговцев, или его там быть не может - оставим на совести моего подсознания. Потому что снилось мне именно какао, а сон был персонажный, чем немало меня удивил, потому что до сих пор персонажные сны мне ни разу не снились. И излагаю как есть.
Добежали до их ворот. Там уже никого – справились, значит. Дориатрим быстренько к воротам вооруженным отрядом и смотрят на нас во все глаза. Мы их обстоятельно расспросили, как и что, сколько тварей приходило, много ли раненых, не надо ли чего. А они за свои щиты держатся и только удивляются.
- Вы пришли к нам на помощь? Вы правда пришли к нам на помощь?
Вот нет, это мы таким невероятно могучим отрядом Менегрот штурмовать.
И тут один из них выскакивает – юный совсем, светлый, как одуванчик. И руку мне жать. Я перчатку зубами стянул – неправильно руку в перчатке подавать. А сам думаю, что славные ребята. И от этого мне становится нехорошо.
Потом дом. Девушка на берегу, у самой воды.
- Прости за неприятности. Я должен был проверить. Счастливого тебе пути.
- Звучит как «убирайся отсюда», - она смотрит в воду, девица, переполошившая половину крепости.
Я плечами пожал. Когда это я выгонял девиц в лес? Они все больше сами скачут, поди останови еще.
- За что тебе извиняться? Ты же сделал то, что должен был сделать?
Ну а потом извинился. Дева все-таки. А на большее времени нет.
Макалаурэ. Лиэроссэ. Докатились. У нее с середины дня такие глаза, как будто она последние дни тут. Как будто жить не будет.. Эй, а я? А мне что делать с вами всеми? Я хотел было их тормошить, но где там. Тихо и тягуче. И твари к крепости подтягиваться перестали, не размяться и в морду никому не дать. Такое чувство, что тишина перед грозой. Сижу и все мне не так. Потому что хватит сидеть, явно хватит.
Дернул я братьев поговорить. Пошли мы, а за нами Лиэроссэ увязалась. «Опять, - говорит, - все за закрытыми дверями? А мы тоже знать хотим. Мы с вами жизнь связали, надо хоть знать, какова она будет, хватит нас выгонять». И лицо такое решительное, что я ее не узнал. Она же у нас тихая. Всегда всем улыбается, вышивает и молчит. Только я знаю, как она сказать может. А тут старшего не постеснялась. И глаза отчаянные и пустые. Я ее молча взял за руку и потащил с нами.
А им сказал, что на нас движется какая-то дрянь. Как бы не очередное наступление. Не эти полтора орка, как обычно, а по-настоящему, когда всех по соснам. И я об этом скажу дориатрим. И еще я им скажу, что король их сумасшедший, и вообще скажу все как есть, а дальше что получится, то пусть и будет. По крайней мере, я предупредил. Если сидеть ровно, лучше никому не станет. Надо идти. Сейчас.
Ну хоть на этот раз мне возражать не стали. Майтимо всех собрал и сказал как есть. Что идем и что надо что-то решать. И что идти он никому не приказывает. Случившиеся в крепости очередные друзья и родичи Гвельвендис (сколько их у нее? Я запутался!) стали кричать очередное про нас и Клятву, но не в том дело. А в том, что сама Гвельвендис подошла и стала рядом с нами. Гвельвендис. Синдэ из Дориата. Нет, я никогда не сомневался в том, как она относится к Кано. Но в таком деле жены редко поддерживают мужей. Это с Амана еще проверено. Они даже редко когда просто рядом остаются.
- Мне кажется, что ты не вернешься, - тихо говорит Птичка. Мне невыразимо мерзко. Хочу крови Диора. Только его. Эти глаза, полные безумия – они здорово тянут. И я хочу порвать эту нитку, пока не поздно. Неважно, как.
- Кано, слышишь, я думаю, что могу не вернуться. Присмотри за ней, ладно?
- А ну прекрати! Прекрати немедленно, слышишь? – залепить оплеуху – не по-его, не по-кановски. Но это почти оплеуха.
«Дурак ты, Карнистир, и настроение у тебя дурацкое», - думаю. Надел шлем и пошел со всеми. Ушли мы недалеко. На полпути ввязались в драку с тварями, и мне прилетело. Копьем. В ногу. И Курво туда же, стоим, злые.
Щит у меня отобрали, ясное дело. Но домой возвращаться я отказался. Сказал, что когда все закончится – тогда я проваляюсь, сколько целители скажут. Хоть целый год. Пальцем не пошевелю. Но – потом.
Дохромал. С одной раненой ногой даже бегать можно, если очень нужно. Недолго и недалеко, а можно. Я проверял. А если медленно идти, то вполне дойдешь, хоть через весь Белерианд, а мне так далеко и не надо. Хотя бы поговорить и послушать, если драться могу не очень. А нас уже ждут. Щитовой стеночкой. С добрыми лицами. Привет, с кем не виделись.
Но рот раскрыть мне не дали. Это у Майтимо развлечение такое – с начала Эпохи еще. Не давать мне слова вставить. Он только к ним подлетел и давай вызывать Диора на поединок.
Вообще это, конечно, правильно. Решить дело поединком между королями, чтобы народ не ввязывался. Но Диор взял, на поединок согласился, а про Камень сказал, что понятия не имеет, где он. А Майтимо от уже назначенного поединка сроду не отказывался. И сошлись они.
Поединок быстрый, как горная река. Оглянуться не успели – Диор лежит, а Майтимо стоит на одном колене. Я сначала подумал – хорошо, живой. А потом вижу - вокруг Диора столпились его воины, и кто-то кричит, что с ними нет ни одного целителя. Миг – и рядом с ним Макалаурэ. Я поморгал – точно он. А потом стало некогда моргать.
Кано уже давно тяжело дается любое целительство. А если перед тем он держал в руках оружие и сражался – то тем более. А если тащить уже оттуда – и кто угодно свалится. И вот он побледнел, как стенка, и рухнул. Или я увидел его уже лежащим. Сразу было ясно – с ним что-то не то. Братья вокруг столпились, а меня взяло какое-то бешенство. Думаю – никого не отдам, и его не отдам, ни за что. Я как-то их растолкал и упал рядом с ним, чтоб слышать. Тут я, тут Курво, а остальные как смогли, так и приткнулись.
И стало мне ясно, что он уже как будто не здесь. А откуда я знаю, что с такими делать? Схватил за одежду и ору:
- Прекрати, слышишь?
- Там покой, - шепчет Кано, не своим, пустым, неживым голосом. – Там хорошо.
Я его трясу и кричу, что Гвельвендис же, Гвельвендис. И еще кричу, что он же мне помирать не велел. Сам! А теперь вот что? Пусть возвращается, скотина такая! Иначе зубами за шиворот назад притащу, пусть так и знает!
И только когда он открывает глаза, медленно промаргиваясь, как после сна, я понимаю, что прилег на раненое колено. Уйооо… Наверное, вид у меня еще тот, потому что целители забегали. А я с интересом наблюдаю – как они меня роняют на спину, трясут, разматывают бинт и лопочут на своем непонятном, в котором от синдарина одни междометия.
Отлично. Лежу на щите. Плевал бы в небо, да сил нет. Не умею я лечить и тащить, я больше наоборот. Оно легче. От снадобья, которое в меня влили, перед глазами этак красиво пляшут кроны деревьев. Сходили за Камнем, называется. Знакомая картинка – целители мечутся, Макалаурэ лежит тряпочкой. Слегка выбиваются из картинки только синдар, которые стоят со своими щитами и галдят.
Лиэроссэ. Вечный помощник всех целителей, какие только есть. Такие глаза у нее были, когда я валялся и думал, что все, а она сидела, смотрела, и я не ушел. Ерунда какая, теперь-то зачем, если я встану скоро. Я и встал, и даже пошел. А Кано понесли.
Иду и думаю. Ну вот хорошо. Один ранил, другой вытащил, и до скончания века так в бирюльки играть?
В крепости все разбрелись. Я взялся ужин готовить, хорошо мне под это дело думается, но ничего нового не придумал.Макалаурэ сказал, что за спасение Диора он свое получит. «Ну и ладно, - говорю, - но пусть это самое свое – через меня пройдет сначала». И мне все равно, как это будет. Или мы когда-то боялись судьбы, валар и прочего? Мне уже все равно, кому или чему его не отдать.
А затемно уже являются тот, что руку мне жал, и начальник его, Маблунг, кажется. Разговоров я наслушался выше головы, так что сперва к ним не пошел, но потом обнаружилось, что, кроме Кано, который у нас разговаривать мастер и любитель, за ворота выскользнула моя ненаглядная. Куда! Одна! Ночью!
Тогда я пошел, послушал их доброжелательную беседу - и наконец сказал им все, что я думаю об их короле.
- Так он очень юный!
А я очень не юный. И мне это все надоело. Что делать-то будем? Смотрю я на Маблунга и понимаю: делать будем понятно что. Возможно, уже на рассвете. Ни мне, ни ему от этого никакой радости. Но будем.
Они нас позвали что-то показать, и я пошел. И Майтимо пошел, и Макалаурэ, и Куруфинвэ, а еще Лиэроссэ и Нарохэль. Последнее мне совсем не нравилось, потому что Лиэроссэ воином не была никогда, а Нарохэль в недавней серьезной драке повредили колено, так что давно ходит, опираясь на трость, и медленно. Конечно, леди супруга брата моего и тростью приложить так может, что я не завидую, но все-таки. Ну ладно, отчего не пойти, если уж пошла такая пьянка? Удержать кого-то из них было явно невозможно.
Приходим на край леса, дориатского леса, будь он неладен. А там в темноте круг из огней.
- Я каждый вечер зажигаю их здесь в память о Завесе ториль Мелиан, - говорит Маблунг. – Я – помню. А Диор – тоже наша память. Память о Тинголе, о Берене и Лютиэн.
Угу, кругом одни сплошные символы. И не дыши при них.
- У вас символ утерянного, у нас символ утерянного, - подает голос Курво. – У всех свои символы.
- Видишь Англина? – говорит Маблунг и кивает на этого светловолосого со щитом, не то что в сыновья – во внуки мне годящегося. – У нас почти все такие. Юноши в войске.
- Ты хотел, чтобы нам стало тяжелее? – пожимаю плечами. – Нам стало. И дальше что?
- Мы не хотели, чтобы вам стало тяжелее, - говорит Маблунг.
Да никто ничего не хотел. Кто ж хочет? Все просто делают.
Тут на границе началось какое-то шевеление, и Маблунг объявил нам, что к ним пришел темный майа, сидит и поет. Безобразие, а не королевство. Они долго думали, как приличнее к этому майа подступиться, а потом вызвали его на поединок. И непонятно, то ли мне остаться, мало ли что, то ли идти восвояси, раз у них тут развлечение появилось. У нас две девы, в конце концов.
Пока мы так стояли за их огненным кругом, Англин подбежал, кинжал попросил. После заката на мечах биться не подобает, а двух коротких клинков одинаковой длины не нашлось. Перемеряли мы все, что у нас нашлось, и Англин обратно убежал. Кинжал ему Куруфинвэ одолжил, причем ругался, и в общем правильно ругался. Какие поединки с темными? Когда они честными были?
Мы без гостей не остались тоже. Прибежала здоровенная рысь и давай над нами по деревьям метаться. Таких больших я не видел, да и вообще явно что-то не так с ней было.
А Лиэроссэ смотрит этой рыси едва ли не в глаза и тихо так говорит:
- А мне уже не страшно. Мне все равно.
И не поймешь, то ли обнять ее и увести, то ли дурак ты, Морифинвэ, со своими нежностями. Добыть рысь нам не случилось, а вот домой мы в конце концов вернулись. Я что-то Лиэроссэ еще говорю, чтобы прекратила это, а то я не знаю, как быть. А она свое – я бесполезная. Я тебя уберечь не могу. Да где ж бесполезная? Кто вообще может быть полезнее? Я же все помню. Все пять столетий с лишним. Такое не забывают.
И стало темно и пусто, хоть у очага и поют. Ушел я от поющих, к братьям ушел, потому что петь никому из них не хотелось. Сказал Лиэроссэ, что спать я потом приду, пусть ложится и не ждет.
- Спи усни, забудь, что ты в больнице, что окна – не окна, а темные бойницы, что крепость взята в осаду зимой…
- Я знаю, что делать, - говорит Куруфинвэ, и в темноте его глаза горят, что у той рыси. А сидели мы без света, что там нового можно высмотреть?
- Делайте, как я, - сказал он.
И мы услышали.
У ворот крепости в травке и осенней листве возлежал мастер в смеховой истерике. Мастер уже не мог. А мы не могли лечь спать. Нас тянуло на подвиги.
«Ты б только оделась теплее, - сказал Карантир. – А то я с насморком мне не нравлюсь».
Мы оделись и пошли. Плевать уже, что второй свитер никаким прикидом не замаскируешь – потому что холод был зверский, зуб на зуб не попадал. Знаете, зачем могучему воину стеганка? Греться! Конец сентября напомнил, что он осень, и обещал напоминать до утра. А удалились мы в холодный лес, где никакого костра.
Встретили мастера. Мастер был нетранспортабелен и очень весел. Сил встать у него не было. Бедняжка. Ненавижу мастерить и со страшной силой преклоняюсь перед теми, кто любит и умеет.
Можно я не буду описывать связь по мобильнику из темного нафига и длительное обсуждение до и после? Оно полночи заняло. И мастерский косяк, почему он произошел и как разруливался – тоже не буду, потому что обсудили уже.
Он нас тянул, а мы тянули его. И шли. Кано оставили дома, Кано был не ходок. Пошли Майтимо, Куруфинвэ и Амбаруссат. Ну и я. Опять прошли через границу Дориата, и дальше пошли, через лес. И так до откосов, где я никогда не был. Только тут о нас вспомнила местная стража. Вышли громко проверять, кто тут шляется.
Сначала хотели встать во весь рост и высказаться, но потом решили плюнуть. А то до утра промаемся.
Мы в тени присели. Просто если лунный свет – а ночи тут светлые – падает мимо, то тебя уже и не видно. А Питьяфинвэ под кустом лежит и в небо смотрит. То есть сначала смотрел, а потом слышу – сопит он, спит то есть. Меча не выпускает, но спит. И так пока он спал, стали мы думать, что делать дальше.
- Здесь, - сказал Куруфинвэ.
Под пальцами словно тепло, только тепло далекое, как про солнце вспоминать в январе. И копать – не выкопаешь. Была б лопата – заняло бы это больше времени, чем у нас есть до конца Арды. А если говорить о времени, которое у нас вообще есть – так точно.
- А если, - говорит Майтимо.
И я понимаю, что такое если. Обвалы мы устраивали и раньше. Иногда это хорошо помогает сберечь жизни отступающих, да и в более счастливые времена бывало, что обвал – не бедствие, а благо. Это нелегко, но горы живые, с ними договориться можно. Если же идет не камень, а грязь с камнями, то это сложнее, но тоже можно. Когда все нутро излазаешь, да по вершинам пройдешь, начинаешь понимать, что тело земли – живое, как твое собственное. И у него есть законы. Надавишь – кровь к коже прильет, обнимешь – согреешь, напоишь – походка станет неровной, ударишь – брызнет кровь. А если уметь, можно усыпить, не прикасаясь. И кровь унять песней.
И тут то же самое, только вот кровь песней я не могу, а этому – обучен. И Майтимо, и Атаринкэ. А Питьяфинвэ спал в кустах и Телуфинвэ сидел рядом с ним.
Мы долго сидели молча в пятнистом от луны лесу. Искали, пока не ощутили, что именно надо сдвинуть. Поток, который прошел однажды, может двинуться дальше, надо ему только немного помочь. Двинули.
- Затыкайте уши, - крикнул Майтимо. – Прочь отсюда.
Потом я открыл глаза. Руки свинцовые, в глазах бабочки, а Курво уже куда-то спускается, хотя тоже стоит с трудом. Мы его хотя бы веревкой обвязали и держим.
Он протянул мне руку, в которой был свет, и свет обжег меня. Верить не хочется, а жжет. Не то чтобы терпеть нельзя – можно, если приноровиться. Но приноровиться не успеваю, потому что Майтимо камень схватил и больше не отдал.
Только тогда Тельво и растолкал нашего соню. Соображаю я уже с трудом, только думаю – почему он жжется? И еще думаю – все-таки он у нас. Не отдадим больше. Но жжет почему??
Камень нес старший. Темно. Холодно. Как же тяжело двигать горы – а ведь раньше куда проще было. В глазах плыло.
Вернулся. На руке ожог, как будто правда за горячее схватился. Я ее забинтовал сам. Зубами узел затянул. Пошел к себе. Нашарил дверную ручку. Леди не спала.
Я сказал: «У нас Сильмарилл», - и провалился куда-то, не успел даже толком ничего рассказать. И какие у нее глаза – тоже не понял.
Мне снилось, что братья рассыпали на кухне какао. Много, целый мешок с кулак размером. И не убирают, а мне так лень, и ведь не я же намусорил. Я ругаюсь, а они не убирают и все тут.
** спор о том, было ли в Средиземье какао, могло ли оно быть привезено из Амана или куплено у хитрых торговцев, или его там быть не может - оставим на совести моего подсознания. Потому что снилось мне именно какао, а сон был персонажный, чем немало меня удивил, потому что до сих пор персонажные сны мне ни разу не снились. И излагаю как есть.
no subject
Твой Карантир невероятно прекрасен, я его очень люблю. И Нильдо любит.
Какао было, раз братья его рассыпали.
no subject
no subject
no subject
no subject
Мысли девочки Алассэ по поводу "У нас Сильмарилл. Радость...":
- Три обоженные руки, одна перекошенная физиономия. Чему радоваться?!
no subject
просто в тот момент как-то не до того было, чтоб это сообразить
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
зато потом помацал Макалаурэ
no subject
no subject
no subject
Кажется, все же, все было не так плохо :)))
no subject
no subject
no subject
Местами просто захватывает))
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
Спасибо за мопальную поддержку.