Дориат 503-507. От обеда до упада.

[julia_riweth]

И тут я увидел Дориат с другой стороны. Мы услышали, что к ним пришли. Те самые, на встречу с которыми так рвался Диор. Их сейчас вполне могут взять штурмом – а там наш Камень. А еще там родичи Гвельвендис, и они, несмотря ни на что, приходили к нам сообщать, что обнаружили новую темную тварь. Мне так охота делать хоть что-нибудь, что срываюсь сразу. Я, близнецы и Тинторэ.
Добежали до их ворот. Там уже никого – справились, значит. Дориатрим быстренько к воротам вооруженным отрядом и смотрят на нас во все глаза. Мы их обстоятельно расспросили, как и что, сколько тварей приходило, много ли раненых, не надо ли чего. А они за свои щиты держатся и только удивляются.
- Вы пришли к нам на помощь? Вы правда пришли к нам на помощь?
Вот нет, это мы таким невероятно могучим отрядом Менегрот штурмовать.
И тут один из них выскакивает – юный совсем, светлый, как одуванчик. И руку мне жать. Я перчатку зубами стянул – неправильно руку в перчатке подавать. А сам думаю, что славные ребята. И от этого мне становится нехорошо.
Потом дом. Девушка на берегу, у самой воды.
- Прости за неприятности. Я должен был проверить. Счастливого тебе пути.
- Звучит как «убирайся отсюда», - она смотрит в воду, девица, переполошившая половину крепости.
Я плечами пожал. Когда это я выгонял девиц в лес? Они все больше сами скачут, поди останови еще.
- За что тебе извиняться? Ты же сделал то, что должен был сделать?
Ну а потом извинился. Дева все-таки. А на большее времени нет.
Макалаурэ. Лиэроссэ. Докатились. У нее с середины дня такие глаза, как будто она последние дни тут. Как будто жить не будет.. Эй, а я? А мне что делать с вами всеми? Я хотел было их тормошить, но где там. Тихо и тягуче. И твари к крепости подтягиваться перестали, не размяться и в морду никому не дать. Такое чувство, что тишина перед грозой. Сижу и все мне не так. Потому что хватит сидеть, явно хватит.
Дернул я братьев поговорить. Пошли мы, а за нами Лиэроссэ увязалась. «Опять, - говорит, - все за закрытыми дверями? А мы тоже знать хотим. Мы с вами жизнь связали, надо хоть знать, какова она будет, хватит нас выгонять». И лицо такое решительное, что я ее не узнал. Она же у нас тихая. Всегда всем улыбается, вышивает и молчит. Только я знаю, как она сказать может. А тут старшего не постеснялась. И глаза отчаянные и пустые. Я ее молча взял за руку и потащил с нами.
А им сказал, что на нас движется какая-то дрянь. Как бы не очередное наступление. Не эти полтора орка, как обычно, а по-настоящему, когда всех по соснам. И я об этом скажу дориатрим. И еще я им скажу, что король их сумасшедший, и вообще скажу все как есть, а дальше что получится, то пусть и будет. По крайней мере, я предупредил. Если сидеть ровно, лучше никому не станет. Надо идти. Сейчас.
Ну хоть на этот раз мне возражать не стали. Майтимо всех собрал и сказал как есть. Что идем и что надо что-то решать. И что идти он никому не приказывает. Случившиеся в крепости очередные друзья и родичи Гвельвендис (сколько их у нее? Я запутался!) стали кричать очередное про нас и Клятву, но не в том дело. А в том, что сама Гвельвендис подошла и стала рядом с нами. Гвельвендис. Синдэ из Дориата. Нет, я никогда не сомневался в том, как она относится к Кано. Но в таком деле жены редко поддерживают мужей. Это с Амана еще проверено. Они даже редко когда просто рядом остаются.
- Мне кажется, что ты не вернешься, - тихо говорит Птичка. Мне невыразимо мерзко. Хочу крови Диора. Только его. Эти глаза, полные безумия – они здорово тянут. И я хочу порвать эту нитку, пока не поздно. Неважно, как.
- Кано, слышишь, я думаю, что могу не вернуться. Присмотри за ней, ладно?
- А ну прекрати! Прекрати немедленно, слышишь? – залепить оплеуху – не по-его, не по-кановски. Но это почти оплеуха.
«Дурак ты, Карнистир, и настроение у тебя дурацкое», - думаю. Надел шлем и пошел со всеми. Ушли мы недалеко. На полпути ввязались в драку с тварями, и мне прилетело. Копьем. В ногу. И Курво туда же, стоим, злые.
Щит у меня отобрали, ясное дело. Но домой возвращаться я отказался. Сказал, что когда все закончится – тогда я проваляюсь, сколько целители скажут. Хоть целый год. Пальцем не пошевелю. Но – потом.
Дохромал. С одной раненой ногой даже бегать можно, если очень нужно. Недолго и недалеко, а можно. Я проверял. А если медленно идти, то вполне дойдешь, хоть через весь Белерианд, а мне так далеко и не надо. Хотя бы поговорить и послушать, если драться могу не очень. А нас уже ждут. Щитовой стеночкой. С добрыми лицами. Привет, с кем не виделись.
Но рот раскрыть мне не дали. Это у Майтимо развлечение такое – с начала Эпохи еще. Не давать мне слова вставить. Он только к ним подлетел и давай вызывать Диора на поединок.
Вообще это, конечно, правильно. Решить дело поединком между королями, чтобы народ не ввязывался. Но Диор взял, на поединок согласился, а про Камень сказал, что понятия не имеет, где он. А Майтимо от уже назначенного поединка сроду не отказывался. И сошлись они.
Поединок быстрый, как горная река. Оглянуться не успели – Диор лежит, а Майтимо стоит на одном колене. Я сначала подумал – хорошо, живой. А потом вижу - вокруг Диора столпились его воины, и кто-то кричит, что с ними нет ни одного целителя. Миг – и рядом с ним Макалаурэ. Я поморгал – точно он. А потом стало некогда моргать.
Кано уже давно тяжело дается любое целительство. А если перед тем он держал в руках оружие и сражался – то тем более. А если тащить уже оттуда – и кто угодно свалится. И вот он побледнел, как стенка, и рухнул. Или я увидел его уже лежащим. Сразу было ясно – с ним что-то не то. Братья вокруг столпились, а меня взяло какое-то бешенство. Думаю – никого не отдам, и его не отдам, ни за что. Я как-то их растолкал и упал рядом с ним, чтоб слышать. Тут я, тут Курво, а остальные как смогли, так и приткнулись.
И стало мне ясно, что он уже как будто не здесь. А откуда я знаю, что с такими делать? Схватил за одежду и ору:
- Прекрати, слышишь?
- Там покой, - шепчет Кано, не своим, пустым, неживым голосом. – Там хорошо.
Я его трясу и кричу, что Гвельвендис же, Гвельвендис. И еще кричу, что он же мне помирать не велел. Сам! А теперь вот что? Пусть возвращается, скотина такая! Иначе зубами за шиворот назад притащу, пусть так и знает!
И только когда он открывает глаза, медленно промаргиваясь, как после сна, я понимаю, что прилег на раненое колено. Уйооо… Наверное, вид у меня еще тот, потому что целители забегали. А я с интересом наблюдаю – как они меня роняют на спину, трясут, разматывают бинт и лопочут на своем непонятном, в котором от синдарина одни междометия.
Отлично. Лежу на щите. Плевал бы в небо, да сил нет. Не умею я лечить и тащить, я больше наоборот. Оно легче. От снадобья, которое в меня влили, перед глазами этак красиво пляшут кроны деревьев. Сходили за Камнем, называется. Знакомая картинка – целители мечутся, Макалаурэ лежит тряпочкой. Слегка выбиваются из картинки только синдар, которые стоят со своими щитами и галдят.
Лиэроссэ. Вечный помощник всех целителей, какие только есть. Такие глаза у нее были, когда я валялся и думал, что все, а она сидела, смотрела, и я не ушел. Ерунда какая, теперь-то зачем, если я встану скоро. Я и встал, и даже пошел. А Кано понесли.
Иду и думаю. Ну вот хорошо. Один ранил, другой вытащил, и до скончания века так в бирюльки играть?
В крепости все разбрелись. Я взялся ужин готовить, хорошо мне под это дело думается, но ничего нового не придумал.Макалаурэ сказал, что за спасение Диора он свое получит. «Ну и ладно, - говорю, - но пусть это самое свое – через меня пройдет сначала». И мне все равно, как это будет. Или мы когда-то боялись судьбы, валар и прочего? Мне уже все равно, кому или чему его не отдать.
А затемно уже являются тот, что руку мне жал, и начальник его, Маблунг, кажется. Разговоров я наслушался выше головы, так что сперва к ним не пошел, но потом обнаружилось, что, кроме Кано, который у нас разговаривать мастер и любитель, за ворота выскользнула моя ненаглядная. Куда! Одна! Ночью!
Тогда я пошел, послушал их доброжелательную беседу - и наконец сказал им все, что я думаю об их короле.
- Так он очень юный!
А я очень не юный. И мне это все надоело. Что делать-то будем? Смотрю я на Маблунга и понимаю: делать будем понятно что. Возможно, уже на рассвете. Ни мне, ни ему от этого никакой радости. Но будем.
Они нас позвали что-то показать, и я пошел. И Майтимо пошел, и Макалаурэ, и Куруфинвэ, а еще Лиэроссэ и Нарохэль. Последнее мне совсем не нравилось, потому что Лиэроссэ воином не была никогда, а Нарохэль в недавней серьезной драке повредили колено, так что давно ходит, опираясь на трость, и медленно. Конечно, леди супруга брата моего и тростью приложить так может, что я не завидую, но все-таки. Ну ладно, отчего не пойти, если уж пошла такая пьянка? Удержать кого-то из них было явно невозможно.
Приходим на край леса, дориатского леса, будь он неладен. А там в темноте круг из огней.
- Я каждый вечер зажигаю их здесь в память о Завесе ториль Мелиан, - говорит Маблунг. – Я – помню. А Диор – тоже наша память. Память о Тинголе, о Берене и Лютиэн.
Угу, кругом одни сплошные символы. И не дыши при них.
- У вас символ утерянного, у нас символ утерянного, - подает голос Курво. – У всех свои символы.
- Видишь Англина? – говорит Маблунг и кивает на этого светловолосого со щитом, не то что в сыновья – во внуки мне годящегося. – У нас почти все такие. Юноши в войске.
- Ты хотел, чтобы нам стало тяжелее? – пожимаю плечами. – Нам стало. И дальше что?
- Мы не хотели, чтобы вам стало тяжелее, - говорит Маблунг.
Да никто ничего не хотел. Кто ж хочет? Все просто делают.
Тут на границе началось какое-то шевеление, и Маблунг объявил нам, что к ним пришел темный майа, сидит и поет. Безобразие, а не королевство. Они долго думали, как приличнее к этому майа подступиться, а потом вызвали его на поединок. И непонятно, то ли мне остаться, мало ли что, то ли идти восвояси, раз у них тут развлечение появилось. У нас две девы, в конце концов.
Пока мы так стояли за их огненным кругом, Англин подбежал, кинжал попросил. После заката на мечах биться не подобает, а двух коротких клинков одинаковой длины не нашлось. Перемеряли мы все, что у нас нашлось, и Англин обратно убежал. Кинжал ему Куруфинвэ одолжил, причем ругался, и в общем правильно ругался. Какие поединки с темными? Когда они честными были?
Мы без гостей не остались тоже. Прибежала здоровенная рысь и давай над нами по деревьям метаться. Таких больших я не видел, да и вообще явно что-то не так с ней было.
А Лиэроссэ смотрит этой рыси едва ли не в глаза и тихо так говорит:
- А мне уже не страшно. Мне все равно.
И не поймешь, то ли обнять ее и увести, то ли дурак ты, Морифинвэ, со своими нежностями. Добыть рысь нам не случилось, а вот домой мы в конце концов вернулись. Я что-то Лиэроссэ еще говорю, чтобы прекратила это, а то я не знаю, как быть. А она свое – я бесполезная. Я тебя уберечь не могу. Да где ж бесполезная? Кто вообще может быть полезнее? Я же все помню. Все пять столетий с лишним. Такое не забывают.
И стало темно и пусто, хоть у очага и поют. Ушел я от поющих, к братьям ушел, потому что петь никому из них не хотелось. Сказал Лиэроссэ, что спать я потом приду, пусть ложится и не ждет.
- Спи усни, забудь, что ты в больнице, что окна – не окна, а темные бойницы, что крепость взята в осаду зимой…
- Я знаю, что делать, - говорит Куруфинвэ, и в темноте его глаза горят, что у той рыси. А сидели мы без света, что там нового можно высмотреть?
- Делайте, как я, - сказал он.
И мы услышали.
У ворот крепости в травке и осенней листве возлежал мастер в смеховой истерике. Мастер уже не мог. А мы не могли лечь спать. Нас тянуло на подвиги.
«Ты б только оделась теплее, - сказал Карантир. – А то я с насморком мне не нравлюсь».
Мы оделись и пошли. Плевать уже, что второй свитер никаким прикидом не замаскируешь – потому что холод был зверский, зуб на зуб не попадал. Знаете, зачем могучему воину стеганка? Греться! Конец сентября напомнил, что он осень, и обещал напоминать до утра. А удалились мы в холодный лес, где никакого костра.
Встретили мастера. Мастер был нетранспортабелен и очень весел. Сил встать у него не было. Бедняжка. Ненавижу мастерить и со страшной силой преклоняюсь перед теми, кто любит и умеет.
Можно я не буду описывать связь по мобильнику из темного нафига и длительное обсуждение до и после? Оно полночи заняло. И мастерский косяк, почему он произошел и как разруливался – тоже не буду, потому что обсудили уже.
Он нас тянул, а мы тянули его. И шли. Кано оставили дома, Кано был не ходок. Пошли Майтимо, Куруфинвэ и Амбаруссат. Ну и я. Опять прошли через границу Дориата, и дальше пошли, через лес. И так до откосов, где я никогда не был. Только тут о нас вспомнила местная стража. Вышли громко проверять, кто тут шляется.
Сначала хотели встать во весь рост и высказаться, но потом решили плюнуть. А то до утра промаемся.
Мы в тени присели. Просто если лунный свет – а ночи тут светлые – падает мимо, то тебя уже и не видно. А Питьяфинвэ под кустом лежит и в небо смотрит. То есть сначала смотрел, а потом слышу – сопит он, спит то есть. Меча не выпускает, но спит. И так пока он спал, стали мы думать, что делать дальше.
- Здесь, - сказал Куруфинвэ.
Под пальцами словно тепло, только тепло далекое, как про солнце вспоминать в январе. И копать – не выкопаешь. Была б лопата – заняло бы это больше времени, чем у нас есть до конца Арды. А если говорить о времени, которое у нас вообще есть – так точно.
- А если, - говорит Майтимо.
И я понимаю, что такое если. Обвалы мы устраивали и раньше. Иногда это хорошо помогает сберечь жизни отступающих, да и в более счастливые времена бывало, что обвал – не бедствие, а благо. Это нелегко, но горы живые, с ними договориться можно. Если же идет не камень, а грязь с камнями, то это сложнее, но тоже можно. Когда все нутро излазаешь, да по вершинам пройдешь, начинаешь понимать, что тело земли – живое, как твое собственное. И у него есть законы. Надавишь – кровь к коже прильет, обнимешь – согреешь, напоишь – походка станет неровной, ударишь – брызнет кровь. А если уметь, можно усыпить, не прикасаясь. И кровь унять песней.
И тут то же самое, только вот кровь песней я не могу, а этому – обучен. И Майтимо, и Атаринкэ. А Питьяфинвэ спал в кустах и Телуфинвэ сидел рядом с ним.
Мы долго сидели молча в пятнистом от луны лесу. Искали, пока не ощутили, что именно надо сдвинуть. Поток, который прошел однажды, может двинуться дальше, надо ему только немного помочь. Двинули.
- Затыкайте уши, - крикнул Майтимо. – Прочь отсюда.
Потом я открыл глаза. Руки свинцовые, в глазах бабочки, а Курво уже куда-то спускается, хотя тоже стоит с трудом. Мы его хотя бы веревкой обвязали и держим.
Он протянул мне руку, в которой был свет, и свет обжег меня. Верить не хочется, а жжет. Не то чтобы терпеть нельзя – можно, если приноровиться. Но приноровиться не успеваю, потому что Майтимо камень схватил и больше не отдал.
Только тогда Тельво и растолкал нашего соню. Соображаю я уже с трудом, только думаю – почему он жжется? И еще думаю – все-таки он у нас. Не отдадим больше. Но жжет почему??
Камень нес старший. Темно. Холодно. Как же тяжело двигать горы – а ведь раньше куда проще было. В глазах плыло.
Вернулся. На руке ожог, как будто правда за горячее схватился. Я ее забинтовал сам. Зубами узел затянул. Пошел к себе. Нашарил дверную ручку. Леди не спала.
Я сказал: «У нас Сильмарилл», - и провалился куда-то, не успел даже толком ничего рассказать. И какие у нее глаза – тоже не понял.
Мне снилось, что братья рассыпали на кухне какао. Много, целый мешок с кулак размером. И не убирают, а мне так лень, и ведь не я же намусорил. Я ругаюсь, а они не убирают и все тут.
** спор о том, было ли в Средиземье какао, могло ли оно быть привезено из Амана или куплено у хитрых торговцев, или его там быть не может - оставим на совести моего подсознания. Потому что снилось мне именно какао, а сон был персонажный, чем немало меня удивил, потому что до сих пор персонажные сны мне ни разу не снились. И излагаю как есть.

Comments

[anarsul.livejournal.com]

Твое описание меня повергает меня в ужОс %)
Кажется, все же, все было не так плохо :)))

[riweth.livejournal.com]

Ты про мастера в смеховой истерике? Ну во-первых, ты нам бодро сам доложил, что у тебя она. Деловитым голосом. А во-вторых, я была в таком состоянии. Там не плохо. Там как раз офигительно хорошо, как мне кажется. Но нетранспортабельно.